При датировке той или иной книги Канона многое определяет знание исторического контекста. Так, информация древних историков о возвращении Нерона (Тацит, История, I, 2; И, 8), якобы выжившего после ранения в шею (ср. Отк. 13:3) помогают идентифицировать апокалиптические образы с реальными персонажами и датировать написание Апокалипсиса временем появления лженеронов, т. е. 69-70 гг. н. э.[1] Уже это понуждает любого серьезного ученого тщательно исследовать исторический фон дошедших до нас текстов.

 

Изучение же исторического фона Нового Завета, непосредственно связанное с апологетикой, занимает одно из главенствующих мест в библейских исследованиях, так как долгое время противники христианства пытались опровергнуть основы веры именно отсутствием исторических подтверждений как жизни Христа, так и упомянутых в книгах новозаветного Канона фактов или имен. История религии вообще и Нового Завета в частности содержит категории, зачастую находящиеся вне рамок логики (вспомним, например, алогичные толкования мидрашей). Скудость материала, на который приходится опираться в подобном исследовании, обусловлена прежде всего геоцентричностью римской литературы. Римские историки упоминали, да и то бегло, о христианах лишь тогда, когда они становились объектом общего внимания. Социальная принадлежность историков была совершенно отличной от социальной принадлежности «труждающихся и обремененных», что необходимо учитывать при использовании дошедших до нас источников — таких, как труды Тацита (ок. 55-ок. 120), Плиния Старшего (ок. 23-79) и Плиния Младшего (ок. 62-ок. 113), Лукиана (ок. 120-после 180) и других авторов. К сожалению, исследование той эпохи «опирается более на произведения тогдашней интеллигенции и на данные о религиозной политике императоров, чем на массовый эпиграфический материал» (Штаерман, с. 209).